Смысл жизни с кухни выглядит иначе. (с)
I dreamed I met a Galilean -

A most amazing man.

He had that look you very rarely find -

The haunting, hunted kind.



I asked him to say what had happened,

How it all began.

I asked again, he never said a word

As if he hadn't heard.



And next the room was full of wild and angry men,

They seemed to hate this man -

They fell on him, and then

Disappeared again.



Then I saw thousands of millions

Crying for this man,

And then I heard them mentioning my name,

And leaving me the blame.



:c: JCS, A.L.Webber - T.Rice



Огромный зал с балконом, гигантское окно-проход, и человек, сидящий в глубоком римском кресле; высокий худой книжник, раскрывший перед собою пергаментный свиток и монотонно зачитывающий обвинение; толпа народу - римляне в тогах, иудеи в разномастных хитонах, собравшийся в полном составе Синедрион; в зале глубокое молчание и ожидание толпы - хищник, подкарауливающий добычу; небо, потихоньку теряющее серый окрас и расступающееся брызнувшими лучами рассветного солнца, хлынувшего косыми лучами в окно, отражаясь в холодной тусклой белизне колонн и пурпурных завесах за спинами судей.

Пустословие и схлестнувшиеся интересы, и та самая политика, в которой издревле нет морали, а только целесообразность...

Встающее в зале суда солнце, будто бы изнутри осветившее фигуру узника, и бесконечные минуты молчания, и всё то же солнце, поднимающееся над головой Назареянина светящимся нимбом, и свет, резанувший по глазам прокуратора, и чуждость ему этого странного народа с его единобожием и ужасно упрямым нравом, и взгляд наместника римского на всю эту нелогичную и неуместную ситуацию - со стороны, взгляд острее, а потому раздосадованный и почти что скучающий.

Шёпот, волнами пробегающий по рядам собравшихся и подобно шуму прибоя, поминутно усиливающийся.

И этот странный человек в разорванном хитоне с пронзительным и каким-то всезнающим взглядом, в котором отразилось одновременно и прошлое, и будущее, и даже, может быть, прощение за всё даже ещё не свершённое.

Странные речи, которые он ведёт и которые будто бы против воли вынуждает вести.

Недоумение толпы, душное иерусалимское утро, и раздражение в репликах прокуратора в ответ на спокойствие его непостижимого визави. И, возможно, на краткий миг - понимание; прочитанная в глазах узника мысль о том, что жизнь может сделаться мирною и от смерти можно отнять её горечь, что у мужчины существует честь, а у женщины - нежность, что надежда есть для всех, для каждого, точно так же как и любовь - божественная и человеческая, непреходящая и безмерная - но открывающаяся лишь для тех, кто захочет это почувствовать.

Бесконечная усталось, досада... Тихий голос, слышный лишь ему одному, и крики толпы, взывающей к нему именем кесаря.

И чаша с душистой водою в попытке смыть не кровь, а презрение к собственному бессилию, и беснующаяся толпа у дворцовых врат, требующая для преступника немедленного крестования, и легионы ангелов, так и не дождавшиеся призыва.

И Via Dolorosa, долгий путь сквозь пространство и время - чтобы каждый наш новый день был непохож на ту чёрную пятницу, и глухо всколыхнувшаяся земля, и втоптанные в пыль плоды придорожной смоковницы.

Слёзы в глазах женщин, слезящиеся от полуденного солнца глаза стражи, и, может быть, злые слёзы в глазах прокуратора, так и не сумевшего сломить волю упрямых первосвященников.

И так и оставшееся в веках неразгаданным - что это было: то ли так никого и не спасшее и никому не принесшее счастья "благое деяние" Пилата, то ли принесший свой старательно питаемый амбициями плод "самый страшный порок".

А дальше - теряющаяся в тенях и тумане история двух тысячелетий, и много-много мелких шажков человечества по сбитым от времени камням всё той же Via Dolorosa, и может быть, даже те самые "две тысячи лун" и наконец бесконечная дорога и два человека, идущие по этой дороге к луне.

И путь, проделанный одним из этих людей - это всякий раз наш собственный путь.